Изучение роста деревьев — главная задача лесоводов. Знание законов, по которым растет дерево, дает возможность создавать леса нужного состава и наибольшей продуктивности, прогнозировать прирост лесных запасов, определять оптимальные возрасты рубок. А от возраста, в котором мы рубим лес, зависит очень многое и, главное, сама жизнь наших лесов. Ведь если снизить этот возраст, то тут же — автоматически — под топор пойдут леса не только зрелые, но и приспевающие, молодые — те, которые еще должны расти. А это равносильно уничтожению леса.
Важно узнать действительный возраст вырубаемых деревьев. Меня командировали в лесную глубинку. Там на лесосеках по пням я и определял возраст уже спиленных деревьев. Пни были относительно свежие. Деревья рубили зимой. Так что возраст их определять было не столь сложно. Одновременно с возрастом определялся прирост по радиусу за последние годы жизни дерева — за последние десять, двадцать, тридцать лет.
В нужных случаях помогали разной кратности лупы, стамески и бритва. Должен сказать, что подсчет и измерение годичных колец это тяжелая — позы не изменишь, напряженная работа. Каждое кольцо нужно внимательно осмотреть — не пропустить еле заметное, а кольца суровых лет иногда еле видны, не подсчитать ложные. Такие тоже встречаются, и если их засчитать, то прибавишь дереву возраст.
На пнях же заниматься таким подсчетом особенно трудно — пень не повернешь и перед каждым надо встать на колени.
Кроме пней осматривал и срубленные деревья — на складах, катищах. В Бекетовском лесопункте — на платформе узкоколейки — я нашел ставосьмидесятивосьмилетнюю ель. Изучение ее прироста показало, что в последние десять лет она росла в три с половиной раза быстрее, чем в первые сорок восемь лет, и почти в полтора раза быстрее, чем в среднем за все годы жизни. Выходит, не умирала она, а росла. И даже неплохо.
О том, что ели, освободившись от угнетения, могут давать высокий прирост даже и в двести лет, известно давно. А если дерево не угнеталось, то вырастали тогда и великаны — те самые, диаметр которых измеряли обхватами. И сейчас еще рубят ели и сосны — вполне приемлемые, деловые, а они четырнадцатого — шестнадцатого класса возраста. Выходит, за двести лет им. И тоже не умирающие.
Конечно, когда дереву под два века, оно все-таки должно снижать прирост. Но и тут еще надо посмотреть, почему это происходит. Так сплошь и рядом бывает: растет дерево в тени и еле прибавляет. Словно живет и не живет. Так, в угнетении, оно может проскрипеть и до ста лет. Но уж как вырвется, доберется до господствующего полога, тут начинает прибавлять сильно. Выходит, нельзя говорить о возрасте, в котором дерево снижает прирост, а можно говорить лишь об условиях, в которых оно растет, а уж тогда — о приросте. И даже о дереве в 200—300 лет надо говорить осторожно.
Был у меня в жизни бук. Встретился он мне, когда ему уже за триста было. И прибавлял он в это время что-то около двух миллиметров. А лет пятьдесят назад — целых три. Вроде бы больше.
Я изучил пень ели. В возрасте от 58 до 67 лет средняя ширина годичного кольца была у него 0,3 миллиметра. Дерево было накануне гибели. Но в возрасте от 118 до 127 лет — пристойном, как сейчас считается! — средняя ширина годичного кольца возросла до 5,3 миллиметра, а на сто двадцать шестом году эта ель прибавила семнадцать миллиметров. То есть стала расти в пятьдесят шесть раз быстрее! Так можно ли говорить о возрасте рубки в 81 год? А именно такой возраст принят, например, в некоторых лесах. Конечно, такой прирост встречается чрезвычайно редко. Но факт остается фактом.
Там же я выбрал из всех исследованных тридцать пять деревьев старше восьмидесяти лет. И оказалось, что в первые шестьдесят лет они нарастили 41 процент своего радиуса, остальное — в последние годы жизни. И значит, если срубить их в 81 год, то потеряешь большую часть — к тому же лучшей — древесины.
Можно ли вообще по отношению к таким деревьям говорить, что они перестойные? Как бы вообще такое слово не применять к лесу… Но дело не в словах. При нужде можно рубить и молодой лес — и в 100, и в 80 лет. Сколько лихолетий пережили наши леса за неполный век — одних только войн… Ничего тут не поделаешь. Но нельзя валить столетнее дерево только за то, что оно будто бы перестойное, гниет оно будто бы. А раз гниет, так чтобы не погибло на корню, и рубить его.
Сложная вещь — возраст. Когда-то возрастов рубки совсем не было. Но уже Петр I в 1703 году издал указ, запрещавший рубить по берегам рек сосны толще двенадцати вершков — это 53,3 сантиметра. Возраст таких сосен больше двухсот лет.
Лесов становилось меньше, и надо было придумывать различные способы рубки, чтобы взять у леса как можно больше, а ему нанести меньший урон. Так возникло лесоводство — дитя нужды.
Появилось понятие естественной спелости, то есть спелости, при которой начинается распад, гибель леса. Но ведь это естественное состояние всех девственных лесов. Девственный лес так же стар, как и молод, в нем одновременно погибают старые деревья и рождаются молодые. Биологическая продуктивность такого леса очень высока. Такой лес дает намного больше, чем рукотворный, созданный человеком.
Естественная спелость в дубравах наступает в возрасте 500—600 лет, в сосняках — в 300—350. К тому же дубы могут доживать и до тысячи — двух тысяч лет, сосны — до шестисот и более.
По-видимому, лес можно считать спелым, если прирост в нем начинает снижаться ниже среднего за все годы жизни дерева. Если рубить его в это время, то мы возьмём максимальное количество древесины. Но до отмирания деревьев при этом еще далеко. Наращивание древесины в нем идет, причем самой ценной, деловой, хотя уже и замедленней.
Однако сейчас спелостью еще называют и такое состояние леса, при котором он наиболее удовлетворяет требованиям, предъявленным к нему человеком. А вот тут-то уже простор для любых требований. И если, к примеру, нужно заготавливать черенки для лопат или колья, то и в пять—десять лет лес можно считать вполне спелым (то же касается и многих других товаров из дерева, к примеру, клюшек для хоккея, которые можно приобрести в интернет-магазине Eurosport). Тут-то и таится подвох и понятия технической спелости. Если же говорить о массе древесины, то надо думать о приросте: какой он, этот прирост, и в каком возрасте.
Думать, однако, часто приходилось, исходя из одной нужды в лесе. И в 1957 году возрасты рубки сильно снизили. В некоторых районах даже до 60—70 лет. В 1978 году их несколько повысили: до 100—120 лет, а в некоторых местах и до 140. Но не везде. В Украине, например, по утвержденным сейчас возрастам рубок сосны и ели можно рубить и в 71 год. А ведь рубя в этом возрасте лес, мы теряем большую часть прироста. Та же ель в период от 100 до 140 лет наращивает древесины в 1,32 раза больше, чем в период до 100 лет. Даже дважды срубив шестидесятилетний еловый лес, мы не получим той массы древесины, как если срубили бы его однажды, но в 120 лет. Что же касается сосен, то можно вспомнить еще Д. И. Менделеева, доказавшего, что и в сто пятьдесят лет прирост их «гораздо значительнее, чем был в молодых годах».
Автор: Ю. Лексин.
